По строчке в точку

[Сибиряк]

Я оглянулся посмотреть,
А не нагнулась ли Она,
Чтоб посмотреть,
А не нагнулся ли я........

[Vadim Deruzhinsky]

Darlock: «В варианте сослагательного наклонения ("Ты Б мог ....") все станет норм в смысловом отношении, но немного испортит форму».

Нет, ну форму не испортит вместо ТЫ МОГ И НЕ ЗНАТЬ – ТЫ МОГ БЫ НЕ ЗНАТЬ.

А лучше было бы ТЫ МОЖЕШЬ НЕ ЗНАТЬ.

Вот этот вариант я, пожалуй, и возьму.

После ряда изменений этот отрывок выглядит теперь так:

***

Они выпили. Потом еще. После нескольких рюмок спиртного журналист почувствовал, что наваждение ушло. Но когда на сцене появилась певичка Эльвира Роуз, наваждение вернулось – уже другое.

Увидев ее, Алесь забыл абсолютно обо всем и сидел с раскрытым от удивления ртом.

Из блокнота Алеся Минича:

«Она появилась из сумрака на свет сцены – и словно наполнила собой все вокруг. Пурпурное платье, белые локоны волос, ярко-голубые глаза, алые губы, открытые белые плечи – и удивительный голос, который казался зареальным, наполненным обворожительной магией. Но более всего меня поразило, что всю свою песню она смотрела только на меня. Словно пела для меня одного – и в зале были только двое: я и она…»

Затихли все ресторанные голоса, наступила полная тишина, и певица в пурпурном платье с почти открытой белой грудью запела, глядя на журналиста:

ТЫ МОЖЕШЬ НЕ ЗНАТЬ,
ЧТО БУДЕТ ПОЗДНЕЙ,
НЕ НАДО ГАДАТЬ,
Я БУДУ ТВОЕЙ.

ТЫ МОГ НЕ ХОТЕТЬ,
ТАК ЭТИМ БОЛЕЙ.
ХОЧУ ТЕБЕ СПЕТЬ:
Я БУДУ ТВОЕЙ.

СУДЬБА НАМ ДВОИМ
ПРОШЕПЧЕТ СКОРЕЙ:
ТЫ БУДЕШЬ МОИМ,
Я БУДУ ТВОЕЙ.

ЗАБУДЬ О ДРУГИХ,
БОКАЛ МНЕ НАЛЕЙ.
В ОБЪЯТЬЯХ ТВОИХ
Я БУДУ ТВОЕЙ.

А ЕСЛИ УМРЕМ,
ТО ТЫ НЕ ЖАЛЕЙ.
МЫ ВМЕСТЕ УЙДЕМ,
Я БУДУ ТВОЕЙ…

Замолкли звуки чарующей и одновременно странной мелодии, труба и скрипка отыграли последние аккорды, певица застыла недвижно, опустив лицо… А зал взорвался аплодисментами и криками «Браво!».

Когда свет на сцене погас, а публика вернулась к своим тарелкам и разговорам, Алесь продолжал сидеть, как истукан, глядя уже в сумрак, откуда на него в последний раз взглянула, уходя, Эльвира Роуз.

- Поразительная женщина! – покачал головой профессор, отрезав кусочек антрекота, насадив его вилкой и отправив в рот. – Что-то в ней крайне необычное. Не только голос, манеры… А то, что внутри ее самой. Одну женщину можно сравнить с фиалкой, другую с ромашкой, а третья похожа на жасмин. А эта – орхидея. Хотя взяла себе сценический псевдоним Роуз, то есть роза… От нее буквально веет каким-то экзотическим волшебством… Кстати, дорогой друг, она явно вас знает. Интересно, откуда? У вас нет соображений на этот счет?

Журналист наконец понемногу вернулся в реальность и, сглотнув комок в горле, прокашлялся:

- Что? Простите, я прослушал, что вы говорили…

Он потер ладонью лицо и мотнул головой. Дайнович, взглянув на него, усмехнулся и налил еще по рюмке зубровки:

- Теперь мы с вами будем жалеть, что застали только ее последнюю песню в этот вечер. Увы, ее выступление на сегодня уже окончено… А жаль…

Алесь проглотил зубровку и, не закусив, стал смотреть в пространство перед собой.

- Это какая-то магия… - согласился он через минуту и добавил: - Но что-то мне подсказывает, что мы с ней еще увидимся…

Словно в ответ на его слова проходящий мимо столика официант незаметно сунул в руку Минича маленький листок бумаги – так, что никто в сумраке зала вокруг и не заметил. Никто, кроме профессора. Алесь положил руку с запиской на стол, прижав ее ладонью, а потом прикрыл листок своей пачкой папирос. Вытащил из пачки папиросу, прочитав заодно содержание сообщения. Потом передвинул пачку Чеславу Дайновичу. Тот, тоже доставая папиросу, прочел написанное. Вернул пачку соседу, он спрятал ее в карман вместе с запиской.

- Ну, что скажете? – спросил Алесь.

- Похоже, события начинают разворачиваться, - задумался Дайнович, пыхнув дымом. – И пришли мы сюда не зря. Но… Это может быть опасно. А вы что думаете?

Журналист снова смотрел в пространство и будто ничего перед собой не видел, кроме волшебного образа певицы на сцене. Он пожал плечами и с безнадежностью в голосе сказал:

- Кто не рискует, тот не пьет зубровку.

Профессор, фыркнув, ответил:

- Все наоборот, мой юный друг. Это тот, кто пьет зубровку, неразумно рискует. Впрочем, вариантов у нас нет, так что пожелаю вам удачи. Главное – не потеряйте голову… Русалки своими песнями тоже завлекали матросов, а чем это для них кончалось – полно преданий…

Алесь кивнул, но как-то механически, он снова был под магической властью женщины-орхидеи, и снова в его голове звучали слова из ее песни «Я БУДУ ТВОЕЙ».

В его кармане пиджака вместе с пачкой папирос лежала переданная официантом записка:

МОЙ АЛЕСЬ!

Я ЖДУ ТЕБЯ СЕЙЧАС В СВОЕЙ КОМНАТЕ 5 НА ВТОРОМ ЭТАЖЕ.

Я СТАНУ ТВОЕЙ.

ЭЛЬВИРА

[Danna]

Какая-то подозрительная, эта Эльвира, и опасения профессора, предупреждающего Алеся, скорее всего, не напрасны. Мне кажется, она шпионка.

[darlock]

VD, хотелось бы почитать конечный продукт! Отрывок мне понравился - интригует. Я конечно не критик, но литературу уважаю. Буду ждать релиза. Если и в самом деле вы первопроходец в данном стиле из писателей РБ - буду очень рад ознакомиться....
А вы не думали сценарии писать? По отрывку (я визуально все представлял, когда читал отрывок - для меня это редкое явление. хороший образ сложно создать) ваша проза к сценической форме ближе. Литературный опыт у вас есть - так попробуйте драматургию.

[Vadim Deruzhinsky]

Danna: «Какая-то подозрительная, эта Эльвира, и опасения профессора, предупреждающего Алеся, скорее всего, не напрасны. Мне кажется, она шпионка».

По сюжету и так, и не так. Ее завербовала на контрабанде германская разведка, но певица предлагает Алесю (причем пытаясь его сексуально и романтически соблазнить) бежать в США, где они продадут попавший в ее руки крест Витовта и якобы обретут любовь и счастье.

А далее совсем неожиданные повороты сюжета, где планы певицы разбиваются. Буквально через полчаса по времени действия книги.

Darlock: «VD, хотелось бы почитать конечный продукт! Отрывок мне понравился - интригует. Я конечно не критик, но литературу уважаю. Буду ждать релиза. Если и в самом деле вы первопроходец в данном стиле из писателей РБ - буду очень рад ознакомиться....
А вы не думали сценарии писать? По отрывку (я визуально все представлял, когда читал отрывок - для меня это редкое явление. хороший образ сложно создать) ваша проза к сценической форме ближе. Литературный опыт у вас есть - так попробуйте драматургию».

Если заинтересовало: я издал в издательстве «Букматер» детектив «По следу призрака» (мое авторское название «КМБ. Тайна трех королей»). Потом с теми же героями и в том же месте – городке Казимеж под Лидой в 1935 – второй мой детектив, который сейчас верстается для издания в этом же издательстве. Мое название «Рефлексы вынутого глаза», издательство снова испугалось и поменяло на «Отражение убийцы».

Сейчас пишу третий – «Черная лента».

Насчет драматургии. Как мне сказали знакомые члены Союза писателей Беларуси, по моим этим вещам неизбежно кто-то из продюсеров захочет снять сериал. Именно потому, что они, как выразились, «сценические». Но вначале подождем издания второй и третьей книг.

Авторские права на первый и второй детектив я продал, поэтому не имею права приводить эти тексты. Но над третьим детективом я пока работаю, и он пока мой. В рамках, скажем так, обсуждения и советов, приведу две первых главы моего третьего детектива. Как ранее совещался насчет песни певички.

Думаю, это будет и реклама моей книги.

===

Вадим Деружинский

Черная лента

Глава первая, в которой все началось с ночного телефонного звонка

1 июня 1935 года, Средняя Литва, Вильно.

Алесь вывалился из окна небоскреба и летел лицом вниз на автостраду. Дорога в ста метрах под ним была заполнена машинами, но они все почему-то стояли, и не было видно ни одного человека. Он падал, рассекая жаркий воздух, а когда до земли оставалось два этажа, ужас превозмог сон, и Алесь очнулся от своего кошмара.

Проснувшись, он с трудом приподнялся на локтях в кровати. Лицо было мокрым от пота, голова раскалывалась от чрезмерно выпитого в ресторане «Грюнвальд». Переведя дыхание, он потер глаза и мрачно огляделся, ощущая нестерпимую сухость во рту.

Алесь лежал на своей не расстеленной постели в белой сорочке и брюках, с черным лакированным ботинком на левой ноге, правый вместе с пиджаком валялся на полу. Комнату освещал слабый свет ночной лампы, часы на столике показывали полтретьего ночи, а стоящий рядом телефон разрывался от звонков. От каждого «дзынь-дзынь» в голове стучало молотом.

- Матерь Божья, зачем я так напился? – простонал Алесь, силясь вспомнить причину застолья. Но все было словно в тумане, и ничего не вспоминалось. Всплыло лишь лицо знакомого писателя, встречу с которым решили отметить в ресторане. А дальше – провал в памяти, только смутные лица каких-то знакомых, хохот девиц и звуки ресторанного оркестра, да хлопки открываемого шампанского… Кажется, отмечали день рожденья.

Собрав все силы, он сел на кровати, и комната вокруг закачалась, как на пароходе во время шторма. Поднял руку, словно пытаясь остановить качку предметов перед глазами, потом дотянулся до телефона и снял трубку:

- Слушаю!

Алесь не узнал свой голос – хриплый и одновременно какой-то загробный, глухой, словно со дна глубокой ямы.

- Кто у телефона? – услышал он. Говорил мужчина, судя по всему, немолодой и чем-то крайне взволнованный.

– Это корреспондент журнала «Балтийская Нива» Алесь Минич?

Алесь, закрыв глаза, потер ладонью лицо и зевнул:

- Милейший, вы знаете, что сейчас почти три часа ночи? Давайте поговорим утром. А еще лучше – после обеда…

- Подождите, не вешайте трубку! – раздалось в ответ. – Вы меня не знаете, но мы вас хорошо знаем. До утра откладывать нельзя, это вопрос жизни и смерти!

- Кто вы? – мрачно спросил Минич.

- Я Мартин Вацлевич, владелец виленского Музея восковых фигур. У меня есть то, что я вам должен немедленно передать, иначе меня убьют. Впрочем, меня, возможно, все равно убьют…

Алесь, вздохнув и закрыв глаза, напряг память. Вацлевич… Да, он о нем слышал. Богатый собиратель антиквариата, имеет большую коллекцию всяких редкостей, а несколько лет назад открыл свой Музей восковых фигур. Когда он поместил в нем восковую копию трупа Ленина из московского мавзолея, посольство СССР заявило протест, и экспонат пришлось убрать. Скандал сделал музею рекламу, и публика повалила валом…

- И что же вам надо?

- Нам необходимо немедленно встретиться, - ответили с того конца провода. – Я все расскажу при встрече. Поверьте, это действительно очень важно и очень серьезно! Все остальное – чепуха по сравнению с этим. Вы знаете, где находится мой музей?

- Предположим, - сказал журналист.

- Тогда сию минуту туда отправляйтесь. Мы будем ждать вас у входа.

Алесь положил трубку.

С минуту он сидел на кровати, пытаясь собраться с мыслями и тщетно изгоняя похмелье.

«Может, это сумасшедший? – думал он, подняв брови. – Вроде бы не похоже. Хотя кто их, психов, знает… С другой стороны… Мартин Вацлевич – личность достаточно солидная и известная. Если он спятил, то это уже событие».

Придя к такому выводу, он стал собираться и на всякий случай надел подплечную кобуру с американским револьвером фирмы Кольта «Detective Special» образца 1911 года и калибра 38, с шестью патронами в барабане. Это был подарок отца, пару раз выручавший журналиста. В данной ситуации эта игрушка была бы полезна, если предстояло встретиться с чокнутым дурачком.

Алесь положил в рот папиросу, поднял с коврика перед кроватью свой ботинок и пиджак, потом бросил взгляд в зеркало на стене. Обычно в отражении он видел молодого и высокого элегантного человека с русыми волосами, бритым лицом и голубыми глазами, которые, как он был убежден, нравятся женщинам. Но в этот раз он увидел совсем иную персону: осунувшееся лицо со стеклянными от похмелья глазами и растрепанной шевелюрой, и в росте как-то стоптался, и взгляд бессмысленный. Прямо восковая фигура из музея – подумалось ему…

Спускаясь со своего второго этажа по лестнице и застегивая плащ, он попрощался с консьержкой – пожилой женщиной, которая дежурила на своем посту за столом в подъезде, читая детективный роман.

- Я вот спать не хочу, потому что старая, - взглянула она на него поверх очков. – А вы, пан Алесь, чего не спите?

- Дела, пани Франтишка, дела…


* * *

Древняя столица Беларуси спала. Минич шел по виленским темным, узким и пустым улицам, и его шаги по брусчатке гулким эхом отражались от фасадов домов с черными окнами. Моросил мелкий дождик, и журналист поднял воротник своего серого плаща, попыхивая папиросой. Миновав три квартала, он наконец оказался перед Музеем восковых фигур – старым трехэтажным зданием эпохи Первой Речи Посполитой с двумя каменными львами по обе стороны большой железной двери.

Дверь оказалась приоткрытой, и он, оглядевшись по сторонам и никого в темноте не увидев, вошел, выбросив окурок в урну.

Первое, что ощутил Алесь, - это специфический необычный музейный запах: что-то искусственное и не настоящее, бутафорское. Ранее он никогда не был в этом музее, поэтому с интересом огляделся. Ночью, в полумраке двух тусклых ламп, восковые фигуры вокруг казались пугающими, словно ожившие мертвецы. Какая-то ведьма на метле висит у потолка, а под ней другая варит лягушек в чане. Рядом застыл в нелепой позе лондонский Джек-Потрошитель: в одной руке окровавленный скальпель, а другой он держит за волосы женщину – лицо запрокинуто, на шее глубокий разрез, откуда течет кровь. Дальше у стены граф Дракула впился зубами в шею ребенка, за ним киевский князь святой Владимир, креститель Руси, насилует, сняв штаны, полоцкую княжну Рогнеду на глазах связанных ее отца князя Рогволода, ее матери и ее братьев. А в углу играют в шахматы Адольф Гитлер и Иосиф Сталин, вместо фигур на шахматной доске маленькие человеческие черепа: Гитлер сделал первый ход пешкой. Других персонажей музея Алесь в полумраке опознать не смог – десятки странных восковых статуй, одетых в человеческую одежду.

Жутковатое место – подумалось ему.

Музейную тишину нарушили звуки гулких шагов, и откуда-то из темноты конца зала к Миничу торопливо подошли два человека. В одном он узнал Мартина Вацлевича, фотографии которого он пару раз видел в газетах: седой толстяк с большими ушами и мясистым носом. Второго видел впервые: худой высокий брюнет со строгим и суровым выражением лица. Оба одеты в черные костюмы.

- Ну, наконец-то! – воскликнул Мартин Вацлевич. – Мы вас ждали, пан Минич. Простите за прерванный сон, но сейчас вы сами поймете, что дело не терпит отлагательств. Идите за нами…

Они повели его через зал куда-то в подсобные помещения, потом по темному коридору и темной лестнице спустились в подвал. Там располагалась дирекция музея – такое же полутемное помещение, но с несколькими столами и диванами, в углу бар с пузатыми бутылками коньяка, а посередине – стеклянный саркофаг с восковой мумией Ленина. Лицо вождя пролетариата освещала лампа.

- Не смущайтесь, - сказал Вацлевич, запросто присев на саркофаг. – Ильича пришлось убрать в подвал, Совдепия ноту протеста заявила. Коньяк? Кофе?

- Кофе, - ответил Алесь. – Хотя нет, налейте лучше рюмку. Я сегодня изрядно выпил… Хотя, уже вчера…

Пока Вацлевич наливал коньяк, брюнет сел в кресло возле трупа Ленина и поднял в руке пухлый коричневый конверт. Он, сжав губы, потряс им в воздухе, а потом спросил:

- Вы что-нибудь знаете о черной ленте?

- О чем? – спросил Минич.

Он вдруг ощутил, что все вокруг совершенно нереально. Как во сне. Алесь взглянул на труп Ленина, и ему показалось, что тот на мгновение открыл глаза, скосив на него злой взгляд, а потом их закрыл.

- О черной ленте! – почти прокричал брюнет.

- Я что, еще сплю? – сказал, икнув, журналист, закачавшись и чувствуя, как земля уходит из-под ног. – Это сон?

К нему подошел с бутылкой коньяка в руке Мартин Вацлевич и подхватил его, падающего, за плечо.

- Идите-ка в ту комнату, там холодной водой умойтесь. А потом выпьете коньяку – и вернетесь в норму…

Алесь, уже ничего не понимая, послушно, как зомби, открыл дверь и зашел в комнату с умывальником и туалетом. Открыл кран и уставился на себя в зеркало. На него смотрело бледное и испуганное лицо. Больше похожее на маску.

- Какой странный сон… - удивился он своему отражению.

…Вода из крана оказалась очень холодной, почти ледяной. Вымыв лицо, Минич ощутил, что протрезвел. Журналист еще раз взглянул на себя в зеркало над умывальником. По лицу текли капли воды, щеки порозовели, а глаза обрели осмысленное выражение. Уже не казались глупыми, растерянными и стеклянными. И голова понемногу заработала. Чуть-чуть, потом еще чуть-чуть, потом завелась, наконец, как мотор машины. Тух-тух-тух…

Он снова стал соображать.

- Это, наверно, не сон… - было его первым предположением.

* * *

Он открыл дверь и вернулся в комнату дирекции музея. Мартин Вацлевич и высокий брюнет молча сидели в креслах по обе стороны от саркофага Ленина.

- Ладно, - сказал Алесь. – Рассказывайте. Я вас слушаю.

Ему никто не ответил.

- Я слушаю, говорите, - повторил журналист.

Поначалу ему показалось, что они уснули. Но, подойдя ближе, он увидел у каждого маленькие дырочки на белых сорочках напротив сердца, вокруг которых расплывались пятна крови.

Снова на какую-то минуту ему все показалось сном, но он, дернув головой, вернулся к реальности. И первым делом достал из кобуры свой револьвер.

- Вот так сон… - подумал он.

Держа «Detective Special» в поднятой руке, он замер и прислушался к звукам музея. Тишина. И три трупа рядом. Брюнет, Лукович и Ленин. Хотя, при чем тут Ленин? А мертв ли Ленин? Или он живее всех живых?

Алесь, посмотрев на подсвеченную лампой мумию иностранного вождя, снова почувствовал, что сходит с ума.

Опустив револьвер, он попытался собрать в пучок разбегающиеся мысли.

Что вообще все это значит? Меня сюда позвали. Сказали о какой-то черной ленте. И показали какой-то конверт. Кстати, где он?

Минич осмотрел труп брюнета и затем всю комнату. Конверт исчез.

«Если рассуждать логически, то этот конверт хотели отдать мне», - само собой обозначилось в голове Алеся. Но дальше мысль не шла.

- Ничего не понимаю, - сказал он вслух.

Оставаться тут дальше смысла не было. Но что делать?

«Если позвонить в полицию, то меня первого арестуют и обвинят в убийстве этих людей. А консьержка пани Франтишка подтвердит, что я вышел в три часа ночи из дому. Пошел убивать… Кого? Зачем? Это уже второстепенно».

Поразмыслив, он решил вернуться домой и позвонить своему старому знакомому – адвокату Люциану Зелинскому. Тот уж точно подскажет советом…

Алесь, идя с револьвером в опущенной руке, поднялся в зал музея. Все было прежним – тишина и восковые тела вокруг. Но у выхода он остановился. Замер на месте, наклонив лицо. Почувствовал: что-то тут изменилось.

Точно! Здесь, недалеко от входа, стояла какая-то фигура с приподнятой рукой. А сейчас ее нет.

Он подошел к этому месту. Журналист ожидал найти на полу следы еще не высохших капель. Что означало бы, что человек пришел с улицы, был под дождем. Но ничего этого он не нашел. И попытки вспомнить облик этой исчезнувшей «фигуры» ничего не дали. Не обратил внимания.

Алесь, с досадой потерев лоб рукой с револьвером, еще раз огляделся на восковые манекены вокруг.

- Я видел убийцу, - сказал себе вслух Минич. – Но он был восковой фигурой среди других. И исчез.

В голове не укладывалось вот что: «я, положим, первый раз в Музее восковых фигур. Но если его владелец Мартин Вацлевич, встречая меня, не обратил внимания на «лишнюю восковую фигуру», то она, получается, не была лишней, а была частью экспозиции. А теперь исчезла. Что есть сон и мистика».

Сказав это себе, Алесь ущипнул себя за ухо: а может, это действительно сон?

Но не проснулся, хотя – что удивило – и никакой боли в ухе не ощутил. Он спрятал револьвер в кобуру и с крайне озадаченным видом вышел на улицу. Он ничего не понимал.


Глава вторая, в которой все становится еще хуже

Алесь, размышляя о непостижимом, добрел по ночным виленским улицам до своего дома. Открыл дверь. На первом этаже подъезда пани Франтишка сидела на своем стуле, запрокинув голову, на полу валялся ее детективный роман, а на груди расплылось пятно крови возле отверстия от пули.

Минич не мог поверить своим глазам. Несколько минут он стоял на месте, глядя на тело еще недавно живого человека. И не мог понять, снится ему это или нет.

Сглотнув комок в горле, Алесь, наконец, очнулся от шока и поднялся в свою квартиру – он хотел позвонить в полицию. Дверь была распахнута. Он вошел – и снова замер в удивлении. Все разворочено, сброшены книги с полок, вывернуто на пол содержимое всех ящиков, все вещи – кто-то тут что-то искал.

- Ага… - сказал он себе мрачно и в полной растерянности. Постоял, ничего не понимая, на пороге. Потом, ступая по кучам бумаг и прочего на полу, прошел к телефону. Набрал номер своего адвоката Люциана Зелинского. Подождал, пока снимут трубку.

- Привет, старый друг. Да, я знаю, что сейчас ночь. Дружище, у меня проблемы… Нет, на этот раз серьезные проблемы… Серьезнее некуда, я замешан с убийствами. Да, именно с убийствами! Три трупа. Утром их найдет полиция. Я сейчас буду у тебя, позови еще кого-нибудь из полиции – чтобы разом все вопросы решить. Все очень серьезно…

Положив трубку, Алесь вздохнул и нахмурил брови. Взглянул на часы – стрелка ушла за 4 часа, скоро рассвет.

Он спустился на первый этаж. И обомлел. Стул был теперь пустой – без мертвой пани Франтишки. И ее книжка-детектив исчезла, словно и не было. Только что тут сидела мертвая женщина – и пропала.

Протер свои глаза, потом обошел вокруг того места, где сидел пропавший труп.

«Уж не сошел ли я с ума?», - подумалось ему. Снова все осмотрел – и снова захотелось ущипнуть себя за ухо.

Он вышел из дома и остановился в растерянности на пороге.

«Я ничего не понимаю» - он вроде бы этого не говорил – готов был поклясться, но услышал эти слова. Словно сказал кто-то другой, но его голосом. Реальное и нереальное смешались в кучу и кашу, кучу-кашу, и он снова подумал, что все это ему снится. И что надо меньше пить…

«Я сейчас проснусь», - решил он. И внутренне напрягся – ожидая возвращения в явь. Но сон, как пришлось признать, был упрям и не оставлял Алеся. Перед ним в темноте все так же моросил тот же самый унылый дождь, веяло той же самой сыростью и холодом. И, кроме того, снова померещился перед глазами Ленин, не ко сну будь помянутый, который подмигивал из своего стеклянного гроба.

«Ничего, разберемся», - подбодрил он себя, решительно шагнув в темноту ночи.

* * *

Улица Музейная, 18. Здесь в квартире на втором этаже жил друг Минича адвокат Люциан Зелинский.

Алесь вошел в темный подъезд и снял шляпу, стряхивая с нее дождевые капли. И тут же заметил в сумраке, рядом с лестницей, чью-то фигуру, которая явно пряталась. Без всяких раздумий журналист выхватил свой револьвер и, цепко схватив незнакомца за ворот, приставил ему ствол ко лбу:

- Что вам от меня надо? Зачем вы за мной следите? Выкладывай, а то пристрелю!

Пойманный затрясся от страха. Он не производил впечатления опасного субъекта, да к тому же от него воняло, как от мокрой собаки, проведшей ночь в мусорной яме. Алесь брезгливо поморщился и, таща за руку, выволок незнакомца к подъездной двери, где смог рассмотреть его лицо.

Теперь он его узнал. Это был местный бездомный дурачок, которого звали то Янушом, то Яном. Он часто видел его в этом районе города, а пару раз даже давал ему денег. Видимо, бездомный прятался в подъезде от непогоды.

- Добрый пан, не убивайте меня! – захныкал бродяга. – Вы мне рукав оторвали, добрый пан…

Минич заметил, что в самом деле оторвал рукав у дырявого пальто, которое служило бездомному одеждой на все сезоны года.

- Ладно, не скули, - сказал он, успокаиваясь и пряча оружие в кобуру. Действительно, некрасиво как-то вышло. Накинулся, как в припадке, на попрошайку, порвал ему одежду. И вообще чуть не пристрелил…

- В чем же я теперь ходить буду? – продолжал горевать и хныкать бездомный над своим оторванным рукавом пальто.

- На, держи! – Алесь снял свой серый плащ и бросил его Янушу-Яну. – А свое тряпье выброси.

- Дзякуй вам вяликий, добрый пан! – просиял бродяга. – Да храни вас Матерь Божья!

Когда журналист стал подминаться по лестнице, вслед ему донеслось слезливо:

- А даст ли добрый пан мне пару грошей на хлеб?

- Там в правом кармане плаща десять злотых, - ответил Минич, не обернувшись.

* * *

Дверь открыл адвокат Зелинский. Поверх ночной пижамы был надет домашний халат, на ногах тапочки. А лицо заспанное и унылое, но когда он рассмотрел на пороге журналиста – взъерошенного и с безумно горящими глазами, то вмиг оживился.

- Видать у вас, пан Алесь, действительно что-то стряслось, - заметил он. – Ну, проходите, проходите…

- Вы позвали полицию? – спросил Минич, снимая мокрую шляпу.

- Конечно, нет, - ответил адвокат, проводя гостя в комнату, освещенную неярким светом абажура. – Где вы ночью найдете полицейских? Но, к счастью, как раз надо мной, этажом выше, живет полицейский. Правда, в отставке… Это пан Стефан Лазаревич, мой хороший сосед, мы с ним частенько играем в шахматы. Пришлось поднять его среди ночи к вашему приходу. Уж очень вы меня напугали. Знакомьтесь…

Из кресла навстречу журналисту поднялся сосед Люциана Зелинского – пожилой полноватый человек с колким и скептическим взглядом. На нем тоже был домашний халат, а лицо выражало одновременно и любопытство, и досаду за прерванный сон. Алесь пожал ему руку.

- А где ваш плащ? – спросил Зелинский. – Шляпа мокрая от дождя, а костюм сухой…

- Я тут чуть не убил одного человека в вашем подъезде, - с неохотой признался Алесь. – Не знаю, как получилось, но чуть его не пристрелил. Пришлось отдать ему мой плащ…

Отставной полицейский и адвокат переглянулись, а Минич зачем-то достал из кобуры револьвер и повертел им в воздухе.

- Вот, едва в лоб ему пулю не всадил… И там еще в кармане плаща десять злотых…

- Упокойтесь, дорогой пан Алесь! – испугался Зелинский, увидев оружие. – Тут ваши друзья! Не надо стрелять!

- Ах, да… - мотнул головой журналист, пряча в кобуру свой «Detective Special». Он почесал затылок и нахмурился, пытаясь собраться с мыслями. – Я что-то устал и плохо соображаю… Прошу прощения, панове… Каша какая-то в мозгах…

- Так вы об этом убийстве говорили? – поинтересовался Стефан Лазаревич, сев в свое кресло.

- Что?

- Вы об этом убийстве говорили по телефону? – повторил тот. Мужчины смотрели на Минича с вежливым добродушием и участием, но на самом деле в их глазах читалась тревога.

- Нет! Я никого не убивал, - замахал руками Алесь. – Повторяю, я никого не убивал! Поверьте мне! Все эти трупы – это не я! Я не собирался никого убивать!..

- А кто их убил? – спросил бывший полицейский.

- Не знаю… - стал размышлять вслух Минич. Пожал в растерянности плечами: - Причем вот труп есть, то есть я сам труп видел, когда в свой подъезд входил… А выхожу – глядь, а трупа-то и нет! И еще пропала восковая фигура в музее, словно ожила и куда-то ушла… И Ленин на меня смотрел и подмигивал…

- Какой Ленин?

- Ну известно какой. Тот самый, из гроба в мавзолее… Лежит лысый с закрытыми глазами, а потом так раз – и открыл. А взгляд злой такой… И снова закрыл свои зенки…

Вспомнив это, Алесь перекрестился.

Адвокат и его сосед снова многозначительно переглянулись.

- Та-ак… - вздохнул Зелинский и, потерев нос, прошелся по комнате. – У меня есть один знакомый врач, очень хороший специалист… Лечит в своей весьма престижной клинике, причем лечит анонимно…

Он повернулся к Миничу и задал неожиданный для него вопрос:

- Вы много пили в последнее время? От вас, мой дорогой друг, пахнет, как от вагона с коньяком…

- Вообще-то, да… - признался тот. – Три дня сплошной карнавал…

- Ну вот! – улыбнулся адвокат, обняв журналиста за плечо. – Вот причина. Вы что-нибудь знаете о белой горячке?

От этих слов Алесю снова стало муторно. Он побледнел и опять ощутил, как земля уходит из-под ног. Все снова показалось каким-то нереальным, фальшивым…

- Что-то мне не по себе… - проговорил он, вытирая на лбу холодную испарину. Рука стала мокрой от пота. Он с удивлением смотрел на нее.

- Идите и умойтесь холодной водой, - Зелинский проводил его в ванную комнату с заботой, словно тяжело больного человека. – А я пока сварю кофе…

* * *

Алесь вымыл лицо ледяной водой и потом долго смотрел на свое отражение в зеркале. Взгляд какой-то затравленный, как у побитой собаки, и полный страха и недоумения. Что-то такое с ним уже когда-то было. Причем совсем недавно. Дежа вю, уже это видел.

Попытался собрать свои мысли, но они разлетались в стороны, словно голуби на мостовой, когда за ними побежишь…

Он вернулся в комнату.

Адвокат и его сосед сидели в креслах. Головы с открытыми ртами опрокинуты в стороны, на груди на домашних халатах небольшие дырочки, вокруг которых расплываются пятна крови…

Еще два трупа.

Минич закрыл глаза. Через минуту открыл снова. Картина не поменялась…

Похолодев от ужаса, он вдруг понял что-то очень страшное, во что поверить было нельзя, но что крутилось в голове. Он осознал, что сам убил всех этих людей. Спятил от белой горячки и всех перестрелял в беспамятстве.

Лишившись последних сил, Алесь опустился на пол, на колени – ноги не держали. Его трясло, как в лихорадке, и снова все поплыло перед глазами, потемнело.

За эту ночь он видел пять трупов. Значит – пять пуль. Проверить легко: достать свой «Detective Special», открыть барабан и взглянуть на патроны. Если он увидит пять пробитых капсюлей, то он – сошедший с ума убийца…

Превозмогая дрожь в руках, он вытащил из кобуры револьвер и, отщелкнув рычаг, оголил барабан. Долго смотрел в него, ничего не понимая. Из револьвера не стреляли – все капсюли на шести патронах были целыми.

Это открытие вроде бы должно было обрадовать, но все равно мало что проясняло. Происходящее вокруг не перестало казаться фантасмагорией.

Немного успокоившись, он собрал свои силы, поднялся и, оглядываясь, заговорил сам с собой вслух:

- Одно из двух: или я сплю, или это сон…

Мысль о том, что он сошел с ума, казалась ему особенно неприятной.

Алесь, словно лунатик с застывшим лицом, медленно обошел квартиру адвоката, все время пытаясь то ли проснуться, то ли понять нечто непостижимое. Другие комнаты оказались пустыми и темными, в них никого не было. Через жалюзи на окнах лился тусклый свет ночных уличных фонарей, и на стенах лежали полосатые тени. Потом он вернулся и постоял еще какое-то время возле двух трупов под светом абажура, прислушиваясь к полнейшей тишине ночи – даже дождь за окном уже прекратился.

Куда идти? И что делать?

Ему вспомнился профессор Чеслав Дайнович, с которым он распутал несколько загадочных дел. Трезвый аналитический ум, проницательность и интуиция… Пожалуй, это единственный человек, который сможет помочь разобраться в этом ночном кошмаре…

- Вот что мне нужно! - и он, воспрянув духом, вышел из квартиры адвоката, дверь которой оказалась незапертой. Надев шляпу, спустился по темной лестнице на первый этаж.

Открывая подъездную дверь, Алесь чуть не споткнулся: на полу лежало тело в его сером плаще – лицом вниз и раскинув руки. Это был тот самый бездомный, которого он едва не убил. На спине дырка от пули, ткань плаща вокруг уже пропиталась кровью…

Отпрянув, он попятился в сторону, снова чувствуя, что сходит с ума.

Шестой труп за два часа…

- Я все-таки сплю… - прошептал он.

[Сибиряк]

Вот такая форма мне пришла в голову,если есть желание,можете попробовать продолжить.


Пришла зима и вьюжит-стужа,
Напала так постыло-с тыла,
Слегка окоченело - тело,
Бездушные снежинки - кружат.

[magambaman]

Какая-то подозрительная, эта Эльвира, и опасения профессора, предупреждающего Алеся, скорее всего, не напрасны. Мне кажется, она шпионка.

Это к вопросу о разумности гомосапиенс.
Ну вот умом понимает главный герой что ситуация не здоровая.Но чем делает выбор?

[magambaman]

Вот такая форма мне пришла в голову,если есть желание,можете попробовать продолжить.


Пришла зима и вьюжит-стужа,
Напала так постыло-с тыла,
Слегка окоченело - тело,
Бездушные снежинки - кружат.

Здорово!
Так сразу и не подберёшься.

[Danna]

Это к вопросу о разумности гомосапиенс.
Ну вот умом понимает главный герой что ситуация не здоровая. Но чем делает выбор?

Вот чего не знаю, - того не знаю. Чем, в конце концов, сделает выбор главный герой, знает только он сам. Спросите это лучше у Алеся Минича. А вообще, узнаем обо всем, когда прочитаем роман. Известно только, что коварный план певицы не осуществится. Не такой уж, видимо, и простачок, этот Алесь!

Пришла зима и вьюжит-стужа,
Напала так постыло-с тыла,
Слегка окоченело - тело,
Бездушные снежинки - кружат.

Чего ж вы от ЗИМЫ хотите?
Зима, - ни лето, ни весна.
Да, мало ультрафиолета!
И недостаток витамина А.

На жёлтеньком песке не загорают.
А в прорубях купаются «моржи».
Спят крепким сном в берлогах все медведи.
Под снегом в норах, - серые ежи.

[Сибиряк]

Ув.Данна! Тут дело вовсе не во времени года,а в стихотворном размере.Я привёл достаточно сложный.

[timax]

Аб адным мейсцы:

Ля бярагоу, на вольхах дзікі хмель,
Пьяніць душу, ды серца суцяшае.
І наш Сусвет – Вялікі карабель
Над возярам ціха праплывае.

Лагодны вецер пестіць трыснягі
Туман- кудзелю ужо хоча прасці
На Воўчыне, ні сумы, ні тугі,
А толькі цішіня, да водар шчасця.

[Vadim Deruzhinsky]

Danna: «Чем, в конце концов, сделает выбор главный герой, знает только он сам. Спросите это лучше у Алеся Минича. А вообще, узнаем обо всем, когда прочитаем роман. Известно только, что коварный план певицы не осуществится. Не такой уж, видимо, и простачок, этот Алесь!»

Нет, все намного сложнее. Даю отрывок из именно сцены Алеся с певицей.

Интересно мнение форумчан: не слишком ли много в этой сцене секса?

Вот что мне интересно – могу все «сексуальное» и «ужать». Вопрос: ужимать или нет? Что думают читатели?

*****

Минич сделал вид, что направляется в мужской туалет, но, никем не замеченный, вошел в служебные помещения и поднялся на второй этаж. Он оказался в пустом полутемном коридоре; за левой стеной был ресторанный зал, а справа располагались двери, ведущие в комнаты артистов и прочего персонала. У двери с номером 5 он остановился, огляделся на всякий случай и вошел без стука.

- Как мило… - услышал он тихий женский голос. – Замкни дверь… Ключ в замке…

Алесь повиновался.

- А теперь иди ко мне… И я стану твоей…

Помещение оказалось совсем небольшим, его освещал торшер с розовым абажуром, слева в углу стоял большой черный сундук для костюмов с наклейками «Нью-Йорк», «Берлин», «Париж» и «Варшава», далее гримерный столик с зеркалом и пуфиком рядом. Дальний конец комнаты закрывала перегородка из шелка с китайскими рисунками, а справа располагались журнальный столик с бутылками спиртного и длинный диван. На нем сидела среди множества маленьких подушек Эльвира Роуз. На ней было то же, как на сцене, пурпурное платье, но с поднятым подолом, оголяющим красивые скрещенные ноги в красных туфельках. В одной руке певица держала длинный мундштук с дымящей папиросой, а другую протянула в сторону гостя для поцелуя.

- Как это мило… - проворковала в истоме она, почувствовав прикосновение губ Алеся. – А теперь садись рядом…

«Сколько ей лет?» - подумал журналист. Сейчас, вблизи, она уже не казалась столь юной, как на сцене. Пожалуй, не меньше тридцати. В уголках глаз чуть заметны сеточки морщинок - что, правда, не меняло общего впечатления. Выражение лица одновременно и усталое, и полное какой-то истомы, и одновременно невинности и разврата. «Какая же она все-таки соблазнительная!» - еще раз удивился он.

- Тебе нравятся мои ноги? – спросила она, не отрывая от него кошачьего взгляда. – Как это мило… Можешь их потрогать… Я не ношу нижнего белья…

Она, все так же не отрывая взгляда, подалась назад и медленно развела перед ним колени.

- Можешь проверить… Я ненавижу всякие трусы, подвязки, ленты…

- И черную ленту тоже? – спросил Минич. Это были первые слова, которые он произнес ей.

- Как это мило… - задумчиво ответила она, но тоном уже холодным, а взгляд ее стал отрешенным и настороженным.

Роуз затянулась папиросой из мундштука, широко раскрыла алые губы… Потом, глядя на гостя полузакрытыми глазами, выпустила ему в лицо струю дыма.

- Значит, ты уже в курсе… Тем лучше…

Она поднялась с дивана и стала тушить окурок в пепельнице. Теперь она казалась уставшей и печальной.

- Это я спасла тебе жизнь этой ночью…

- Что? – не поверил своим ушам Алесь.

- Именно так. Я видела, как ты выходил из дома 18 на Музейной улице, но не сказала об этом. Я была за рулем грузовика…

Журналист был потрясен.

- Кому не сказала?

- Кому?.. – панна Эльвира усмехнулась. Потом повернулась к гримерному зеркалу и поправила белые локоны волос. – Если ты не против, я хочу снять это платье. Не носить же его всю ночь…

Она направилась за шелковую перегородку с китайскими картинками, где стала раздеваться.

- Тебе не надо знать, кто это… - сказала она, снимая сценическое платье. – Это страшные люди… Когда-то я была простой певичкой. Родилась в Бресте, уехала с родителями в Америку, пела в кабаре… Но я с детства люблю риск, люблю жить на всю катушку… А для этого нужны деньги… Я стала подрабатывать контрабандой, ведь всегда можно спрятать какие-то ценные и кем-то уворованные вещицы среди того, что именуется szenisch или sc?nique… В Нью-Йорке мне передавали побрякушки, которые искала полиция, а я отвозила их в Берлин или Париж, где пела в ресторанах… Но как-то раз в Берлине меня поймали на очередной контрабанде… И завербовали работать на их разведку… Что, мой милый Алесь, мне совершенно не по душе…

Она вышла из-за перегородки и остановилась перед ним, давая себя рассмотреть. На ней был прозрачный, как паутина, пеньюар, под которым можно было увидеть каждую складочку ее обнаженного тела. Просвечивали через ткань высокая грудь, пупок, голые бедра…

- Я тебе нравлюсь?.. – спросила певица.

Алесь, ничего не произнеся, с трудом сглотнул комок в горле.

- Что ты будешь пить? – не дождавшись ответа, она плеснула в бокалы коньяку. – Ты мне нужен. Ты поможешь мне сбежать от «черной ленты».

- Каким же образом? – Минич отпил из бокала, который ему протянула панна Эльвира.

- У меня есть то, что прошлой ночью стоило жизни многих людей. А раз так, то это очень и очень дорогая вещь. Ценой, возможно, в миллионы долларов, раз она так нужна самому Адольфу Гитлеру. Я не знаю, что это. Зато ты это знаешь. Я должна завтра отвезти это через Варшаву в Берлин. Но я спланировала иначе…

Она выпила залпом коньяк и налила себе снова.

- Мы с тобой сбежим в Америку, где продадим эту вещь. За очень хорошие деньги. И исчезнем так, что нас никто не найдет…

Она снова выпила и снова себе налила.

- Я знаю, у тебя богатый отец со связями в Варшаве… - Роуз раскрыла серебряный портсигар и достала желтую папиросу. – Он поможет нам сделать новые паспорта. И «черная лента» нас потеряет…

Певица закурила, и Алесь по запаху дыма почувствовал, что это марихуана.

- Иначе нас все равно убьют. И меня, и тебя… - добавила она, сев ему на колени и обняв его за плечи.

- Других вариантов у нас с тобой нет, - она приблизила к нему свое лицо так, что их носы соприкоснулись, а ее широко раскрытые голубые глаза смотрели в упор в его зрачки. – Мы теперь с тобой одно целое…

Она раскрытым ртом поцеловала его в губы, не отрывая взгляда, и он от этого поцелуя почувствовал себя совершенно пьяным.

- Я влюбилась с тебя с первого взгляда… Я стану твоей… - снова пообещала она грудным голосом, оторвавшись насилу от его губ. – А ты станешь моим… Как это мило…

Эльвира тихо засмеялась и, прижав ладонь Алеся к своей груди, затянулась марихуаной:

- Как это мило…

Она покачнулась на его коленях и, потеряв равновесие, чуть не упала – удержала только его рука, сжимавшая ее грудь.

- Как это мило… - она, смеясь, запрокинула голову.

- Мне кажется, марихуана и коньяк – не лучшее сочетание, - заметил Минич.

Певица посмотрела на него из-под длинных ресниц замутненным взглядом и встряхнула белыми локонами волос:

- Все нормально… Со мной были пару случаев, когда я отключалась… Но наутро была снова собой… Десять часов сна – и никаких последствий…

Она поднесла мундштук Алесю, заставив его тоже затянуться. Потом затянулась сама, широко раскрыла алые губы, сложила их в трубочку и выдохнула дым в его лицо. И снова засмеялась, подняв брови, глядя, как рука журналиста ласкает ее грудь:

- Как это мило… Ох, как это мило… Как это мило…

Эльвира Роуз, застонав от страсти и дрожи в спине, обняла голову Алеся и впилась в него поцелуем. И… неожиданно обмякла, как кукла.

Мундштук с папиросой выпал и покатился по полу.

Минич подхватил падающее тело и бережно уложил женщину на диван. Щеки певицы побледнели, глаза закатились, рука безвольно свисала к полу. Но все равно она была такой же обворожительно красивой – сказал себе Алесь, глядя на нее. Дай Бог, утром проснется без проблем.

Он поднял с пола ее мундштук, вытащил папиросу и затушил в пепельнице.

- Как это мило… - многозначительно произнес он, оглядывая комнату и пытаясь протрезветь.

В своих чувствах к певице он пока не определился, а ее план бегства в Америку ему казался просто безумием. Важно было то, что крест Витовта где-то здесь. В любом случае он должен его найти и забрать.

«Что она говорила?» - стал размышлять он. Занималась контрабандой. Сказала, что перевозить ее легко среди сценических аксессуаров. Его взгляд уперся в сундук с наклейками иностранных городов.

Открыл крышку. Платья, платья, платья, туфли, шляпки… Это не то…

Стал ощупывать сам сундук. В самом низу, в задней части, обнаружилась потайная кнопка. Открылась затворка, а за ней – полость, в которую можно было поместить книгу средних размеров. Вот где перевозилась контрабанда!

Алесь просунул туда руку – и вытащил коричневый конверт. Тот самый, который ему показали в Музее восковых фигур прошлой ночью. В нем находилось нечто тяжелое.

Недолго думая, он его открыл. Там был шестиконечный золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями – сапфирами и изумрудами. На обратной стороне надпись на латыни: «Крест Витовта». И еще какая-то длинная на греческом.

Он задумался. Теперь ситуация изменилась. Причем, кардинальным образом. И что делать дальше? Во всяком случае, уносить отсюда ноги…

Спрятав пакет с крестом во внутренний карман пиджака, он еще раз взглянул на спящую красавицу. Сел рядом, с восхищением глядя на нее. Какая же она обворожительная! И действительно от нее пахнет орхидеей – то ли это запах парижских духов, то ли запах ее тела… Он наклонился и поцеловал ее губы.

Возможно, судьба снова сведет их вместе…

- Прощай, любовь… Все было мило… - сказал он ей и, уходя, повернул ключ в двери.

Открыв дверь, он остановился. «А что будет с Эльвирой, когда стает ясно, что я забрал у нее то, что она должна отвезти в Берлин?» Подумав, он покачал головой.

- Пожалуй, я тебя, красавица, унесу с собой… - сказал себе Алесь, но тут же услышал шаги в коридоре.

Он выглянул. В проходе стоял человек в черном костюме, лица в просвете коридора не разобрать, в его правой руке что-то блестело. Человек резко взмахнул своей рукой – и Минич отлетел в комнату: в его грудь вонзился нож.

- Конец… - подумал, падая на пол, журналист.

* * *

Нож торчал из груди Алеся.

«Я уже умер?» - гадал он, распластавшись на полу. «Или?..»

Он раскрыл полы пиджака – нож почти насквозь пробил его блокнот, лежавший в кармане на груди. Но никакого вреда ему не принес. Зато пронзил обложку и почти все страницы.

Минич вытащил из блокнота торчащий нож, поцеловал свой блокнот и перекрестился.

- Ну, ты, курва, сейчас получишь…

Он, поднявшись на ноги, достал из заплечной кобуры револьвер «Detective Special».

Но в коридоре никого не было. Алесь простоял с минуту, целясь в невидимого противника. Убрал оружие.

- Как это мило… - сказал он себе мрачно сквозь зубы.

***
Итак, панове. Убавить ли секса? И в чем его тогда убавить конкретно? Или же наоборот добавть сюда сексуальности сцены? И что тогда именно? Полный карт-бланш для воображения.

Вот ваши мнения интересны как читателей. Вместе делаем книгу.

Как раз по теме - от каждого по строчке в строчку.

[darlock]

По мне, то можно и потише с сексом. Секс вроде как и нужен, но ровно настолько, чтобы не переключить читателя от детективной линии на эротическую. Описание комнаты вполне дает образ интима. Про нижнее белье (

- Тебе нравятся мои ноги? – спросила она, не отрывая от него кошачьего взгляда. – Как это мило… Можешь их потрогать… Я не ношу нижнего белья… Она, все так же не отрывая взгляда, подалась назад и медленно развела перед ним колени.

- Можешь проверить… Я ненавижу всякие трусы, подвязки, ленты…

) - лишнее. Понятно, что это связка с "черной лентой" как сюжетным элементом, но на мой взгляд - заслишком. Связку и другим способом можно организовать.
А вцелом, очень даже интересно! Образы четко встают - а я очень придирчивый читатель! Буду ждать релиза! Надеюсь, VD оповестит форумчан о выходе книги.

[Vadim Deruzhinsky]

Спасибо. Я подправил это место.

Вообще же секс обязателен для повести в стиле нуар с действием в 1930-е годы. Вон на обложках американских романов обязательно полуобнаженная красавица – это атрибут жанра.

[Anile]

Такое впечатление, что народ не знает, что такое секс... Да секса в этом отрывке и под микроскопом не обнаружишь... - так, легкая эротика...
Просто - обкурилась дамочка, а ухажер воспользовался моментом... да и то, не для секса, а чтобы банально обчистить предмет "любви" (ой, не могу, и это типа любофф...) Тут не только секса - и любви-то в человеческом понимании нет... Да и журналист - не мужик... Не та система ценностей у него... На первом месте - вещь (не важно какой ценности, но неодушевленный предмет) и только потом, по остаточному принципу - шикарная живая женщина, типа предмет страстных воздыханий... - Нет, не верю, как сказал бы Станиславский про такие любоф и секс ...