Vadim Deruzhinsky » Вт июл 17, 2012 10:22 pm
Danna:
Неужели всё исчезнет,
Жизни дальше нет?
Разве больше не наступит
Утренний рассвет?
Каждый год зима проходит,
Тихо тают льды.
Вырастают из-под снега
Первые цветы.
Мой комментарий:
Так же вырастет дубок
На твоих костях,
И осока прорастет
Через труп и прах.
Вот-то радости пришло
С этой мудроты:
Что навозом стало то,
Чем являлся ты.
Сибиряк:
Но что-то ведь останется?
На кладбище табличка,
Зимою оглянувшись,
Усядется синичка.
Мой комментарий:
А если повезет,
Собачка пробежит.
И ногу задерет,
Да сядет наложит.
Darlock:
И с новой силой собираясь,
Чтоб запылать всем жаром где-то...
Мой комментарий:
Я уже перейду на прозу, панове. У вас смысловая нестыковка. Вы что-то одно выбирайте: или собираетесь жить после смерти где-то «с новой силой», или же вы лежите в гробу и умиляетесь, как Сибиряк, что синичка прилетела посидеть на ваш крест. Что вообще тихий ужас (еще больший, чем в моих Страшных стихах), так как получается, что вас похоронили то ли заживо, то ли вы мертвый продолжаете ощущать, как синичка села на ваш крест.
Danna лишь хотела намекнуть, что, мол, жизнь вечна и не кончается, но она это не конкретизировала ссылкой на христианскую веру, а потому и получился такой странный концепт сплава дарвинизма и веры в загробность: я про синичку.
Вот небольшая лекция.
В поэзии четыре главных концепта загробности поэта.
1. Первый – христианский. Пример – «Божественная комедия» Данте. Если ее Danna стала бы развивать, то пришлось бы живописать путешествие в Ад или Рай.
2. У ряда европейских поэтов и художников была в 19 в. мода «смерти как части жизни Природы». Темы типа синички Сибиряка, но более эстетически и четко выраженные. Например, картина с могилой, возле которой стоит дочь, а на могиле родителя вырос огромный дуб (как его «продолжение»), да еще под ним упал желудь как символ всепроникающей жизни, отрицающей смерть. Представления дарвинистские.
3. И в СССР был особый взгляд на смерть: не с точки зрения умирающей личности, а с точки зрения социума, которому она якобы должна служить и быть его неумирающей частью, как муравей в муравейнике. Такие стихи писал Маяковский: мол труп Ленина живее всех живых. Или назвали твоим именем корабль – вот ты теперь после смерти корабль. Представления чисто языческие, от времен первобытного общества.
4. Есть четвертый концепт, он эстетический («писатель после смерти продолжает жить в своих произведениях», что вариация номера 3 про Ленина) или от гордыни. Например: свой вопрос гложащей душу загробности Пушкин решил (утолил), исходя из явно не скромных представлений о своем величии: мол, будет после смерти чтить его всякий чурка и друг степей калмык. Это смертный грех – гордыня, именно гордыня быть более чтимым, чем цари России (вознесся выше я Александрийского столпа), заглушила у Пушкина все другие варианты своей «загробности».
Решайте сами, какой вариант как бы «лучший». По мне так все они «притянуты за уши» и «очевидно заблуждения».
У античных авторов Греции был другой концепт, пятый, который более вразумителен. Но не популярен сегодня, потому что вынуждает к дисциплине ума. Он прост и заключается в том, что смерти вообще не существует. Ее нет, пока мы живы. А когда мы уже не живы, мы об этом уже и не знаем. Вот и создается иллюзия вечной жизни.
А что такое вечность? Как ее измерить? Это сколько лет? Два миллиона? Или две тысячи? Или двадцать? Или два года? Для неизмеримого нет конкретного срока. Вечность не имеет измерения.
А вот если сказать, что после смерти человек будет еще жить хоть 200 лет, хоть 2000 лет (но уже не больше срока жизни нашей цивилизации, которой всего-то несколько тысяч лет), - то ведь это НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТ И ОЗНАЧАЕТ ВСЕ РАВНО НАШУ СМЕРТНОСТЬ, пусть и отсроченную.
А жить без срока вообще вечно – это, простите, даже Богу не в силах. То есть жить миллиарды лет.
Все это – лабуда. Я бы в стихах о другом нашем бессмертии написал: в детях и в «генах рода». Ведь мы себя видим сейчас личностями и озабочены тем, что якобы эта личность умрет. А что такое ЛИЧНОСТЬ? Это вовсе не то, что мы сами сделали якобы на пустом месте. На деле мы только повторяем привычки, склонности, способности наших предков, заложенные ими в нас на природном уровне, то есть мы ИХ КЛОНЫ. В этом понимании мы – НЕ ЕСТЬ ПЕРВОЕ ЗВЕНО НАШЕЙ ЛИЧНОСТИ, как и не есть ПОСЛЕДНЕЕ ЗВЕНО, нас продолжают дети и вообще род, родственники. Потому что все мы веками – вариации некоего архетипа ЛИЧНОСНОСТИ, который и вечен в веках, неуничтожим в нашем роду. Предки и лицом были мы, и характером, и даже привычками.
Поэтому не синичка, присевшая на крест, должна умилять покойника. А дети, пришедшие на его могилу как ПРОДОЛЖЕНИЕ ЕГО ЛИЧНОСТИ И ДУШИ.
Чем сын похож на отца, а дочь на мать? Вот этим ПРЕОДОЛЕНИЕМ смерти и бесконечностью того, что есть действительно вечно. И Пушкин это все-таки понимал, когда как нарушение СУТИ ВЕЩЕЙ рассказывал: родила царица в ночь неведому зверушку. То есть: ВОТ ЕСТЬ СМЕРТЬ.
Таков мой краткий философский экскурс в тему.